Неточные совпадения
Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж
и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.)Сделайте милость,
господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы
даю.
Пришел дьячок уволенный,
Тощой, как спичка серная,
И лясы распустил,
Что счастие не в пажитях,
Не в соболях, не в золоте,
Не в дорогих камнях.
«А в чем же?»
— В благодушестве!
Пределы есть владениям
Господ, вельмож, царей земных,
А мудрого владение —
Весь вертоград Христов!
Коль обогреет солнышко
Да пропущу косушечку,
Так вот
и счастлив я! —
«А где возьмешь косушечку?»
— Да вы же
дать сулилися…
Недаром порывается
В Москву, в новорситет!»
А Влас его поглаживал:
«
Дай Бог тебе
и серебра,
И золотца,
дай умную,
Здоровую жену!»
— Не надо мне ни серебра,
Ни золота, а
дай Господь,
Чтоб землякам моим
И каждому крестьянину
Жилось вольготно-весело
На всей святой Руси!
Я долго, горько думала…
Гром грянул, окна дрогнули,
И я вздрогнула… К гробику
Подвел меня старик:
— Молись, чтоб к лику ангелов
Господь причислил Демушку! —
И дал мне в руки дедушка
Горящую свечу.
В оставленном им сочинении"О благовидной
господ градоначальников наружности"(см. далее, в оправдательных документах) он довольно подробно изложил свои взгляды на этот предмет, но, как кажется, не вполне искренно связал свои успехи у глуповских
дам с какими-то политическими
и дипломатическими целями.
Дамы и дети, встретившие
господина в очках
и громко смеявшиеся
и говорившие, замолкли, оглядывая ее, когда она поравнялась с ними.
— Звонят. Выходит девушка, они
дают письмо
и уверяют девушку, что оба так влюблены, что сейчас умрут тут у двери. Девушка в недоумении ведет переговоры. Вдруг является
господин с бакенбардами колбасиками, красный, как рак, объявляет, что в доме никого не живет, кроме его жены,
и выгоняет обоих.
Теперь же, если уже ему бросали эту перчатку, то он смело поднимал ее
и требовал назначения особой комиссии для изучения
и поверки трудов комиссии орошения полей Зарайской губернии; но зато уже он не
давал никакого спуску
и тем
господам.
Три
дамы: старушка, молодая
и купчиха, три
господина; один ― банкир-Немец с перстнем на пальце, другой ― купец с бородой,
и третий ― сердитый чиновник в виц-мундире с крестом на шее, очевидно, давно уже ждали.
Тогда один маленький, очень молодой на вид, но очень ядовитый
господин стал говорить, что губернскому предводителю, вероятно, было бы приятно
дать отчет в суммах
и что излишняя деликатность членов комиссии лишает его этого нравственного удовлетворения.
Я не намекал ни разу ни о пьяном
господине, ни о прежнем моем поведении, ни о Грушницком. Впечатление, произведенное на нее неприятною сценою, мало-помалу рассеялось; личико ее расцвело; она шутила очень мило; ее разговор был остер, без притязания на остроту, жив
и свободен; ее замечания иногда глубоки… Я
дал ей почувствовать очень запутанной фразой, что она мне давно нравится. Она наклонила головку
и слегка покраснела.
— Вы не верите? — продолжал он, —
даю вам честное, благородное слово, что все это сущая правда,
и в доказательство я вам, пожалуй, назову этого
господина.
Разговор сначала не клеился, но после дело пошло,
и он начал даже получать форс, но… здесь, к величайшему прискорбию, надобно заметить, что люди степенные
и занимающие важные должности как-то немного тяжеловаты в разговорах с
дамами; на это мастера
господа поручики
и никак не далее капитанских чинов.
И вот,
давши барину порядочный оброк, завел ты лавчонку, набрав заказов кучу,
и пошел работать.
Что думал он в то время, когда молчал, — может быть, он говорил про себя: «
И ты, однако ж, хорош, не надоело тебе сорок раз повторять одно
и то же», — Бог ведает, трудно знать, что думает дворовый крепостной человек в то время, когда
барин ему
дает наставление.
Когда приходил к нему мужик
и, почесавши рукою затылок, говорил: «
Барин, позволь отлучиться на работу, пó
дать заработать», — «Ступай», — говорил он, куря трубку,
и ему даже в голову не приходило, что мужик шел пьянствовать.
«Увидеть барский дом нельзя ли?» —
Спросила Таня. Поскорей
К Анисье дети побежали
У ней ключи взять от сеней;
Анисья тотчас к ней явилась,
И дверь пред ними отворилась,
И Таня входит в дом пустой,
Где жил недавно наш герой.
Она глядит: забытый в зале
Кий на бильярде отдыхал,
На смятом канапе лежал
Манежный хлыстик. Таня
дале;
Старушка ей: «А вот камин;
Здесь
барин сиживал один.
Здесь с ним обедывал зимою
Покойный Ленский, наш сосед.
Сюда пожалуйте, за мною.
Вот это барский кабинет;
Здесь почивал он, кофей кушал,
Приказчика доклады слушал
И книжку поутру читал…
И старый
барин здесь живал;
Со мной, бывало, в воскресенье,
Здесь под окном, надев очки,
Играть изволил в дурачки.
Дай Бог душе его спасенье,
А косточкам его покой
В могиле, в мать-земле сырой...
Тут был на эпиграммы падкий,
На всё сердитый
господин:
На чай хозяйский слишком сладкий,
На плоскость
дам, на тон мужчин,
На толки про роман туманный,
На вензель, двум сестрицам данный,
На ложь журналов, на войну,
На снег
и на свою жену. //……………………………………
И вот ввели в семью чужую…
Да ты не слушаешь меня…» —
«Ах, няня, няня, я тоскую,
Мне тошно, милая моя:
Я плакать, я рыдать готова!..» —
«Дитя мое, ты нездорова;
Господь помилуй
и спаси!
Чего ты хочешь, попроси…
Дай окроплю святой водою,
Ты вся горишь…» — «Я не больна:
Я… знаешь, няня… влюблена».
«Дитя мое,
Господь с тобою!» —
И няня девушку с мольбой
Крестила дряхлою рукой.
Она полагала, что в ее положении — экономки, пользующейся доверенностью своих
господ и имеющей на руках столько сундуков со всяким добром, дружба с кем-нибудь непременно повела бы ее к лицеприятию
и преступной снисходительности; поэтому, или, может быть, потому, что не имела ничего общего с другими слугами, она удалялась всех
и говорила, что у нее в доме нет ни кумовьев, ни сватов
и что за барское добро она никому потачки не
дает.
— Великий
господин, ясновельможный пан! я знал
и брата вашего, покойного Дороша! Был воин на украшение всему рыцарству. Я ему восемьсот цехинов
дал, когда нужно было выкупиться из плена у турка.
— Позвольте,
господа, позвольте; не теснитесь,
дайте пройти! — говорил он, пробираясь сквозь толпу, —
и сделайте одолжение, не угрожайте; уверяю вас, что ничего не будет, ничего не сделаете, не робкого десятка-с, а, напротив, вы же,
господа, ответите, что насилием прикрыли уголовное дело.
И бегу, этта, я за ним, а сам кричу благим матом; а как с лестницы в подворотню выходить — набежал я с размаху на дворника
и на
господ, а сколько было с ним
господ, не упомню, а дворник за то меня обругал, а другой дворник тоже обругал,
и дворникова баба вышла, тоже нас обругала,
и господин один в подворотню входил, с
дамою,
и тоже нас обругал, потому мы с Митькой поперек места легли: я Митьку за волосы схватил
и повалил
и стал тузить, а Митька тоже, из-под меня, за волосы меня ухватил
и стал тузить, а делали мы то не по злобе, а по всей то есь любови, играючи.
Паратов. Нет, со мной,
господа, нельзя, я строг на этот счет. Денег у него нет, без моего разрешения
давать не велено, а у меня как попросит, так я ему в руки французские разговоры, на счастье нашлись у меня; изволь прежде страницу выучить, без того не
дам… Ну
и учит сидит. Как старается!
—
И, матушка! — отвечал Иван Игнатьич. — Бог милостив: солдат у нас довольно, пороху много, пушку я вычистил. Авось
дадим отпор Пугачеву.
Господь не выдаст, свинья не съест!
Направо от Самгина сидели, солидно кушая, трое: широкоплечая
дама с коротенькой шеей в жирных складках, отлично причесанный, с подкрученными усиками, студент в пенсне, очень похожий на переодетого парикмахера,
и круглолицый
барин с орденом на шее, с большими глазами в синеватых мешках; медленно
и обиженно он рассказывал...
Анфимьевна, взяв на себя роль домоправительницы, превратила флигель в подобие меблированных комнат,
и там, кроме Любаши, поселились два студента, пожилая
дама, корректорша
и господин Митрофанов, человек неопределенной профессии. Анфимьевна сказала о нем...
— Правильно привезли, по депеше, — успокоил его красавец. —
Господин Ногайцев депешу
дал, чтобы послать экипаж за вами
и вообще оказать вам помощь. Места наши довольно глухие. Лошадей хороших на войну забрали. Зовут меня Анисим Ефимов Фроленков — для удобства вашего.
— Настоящих
господ по запаху узнаешь, у них запах теплый, собаки это понимают…
Господа — от предков сотнями годов приспособлялись к наукам, чтобы причины понимать,
и достигли понимания,
и вот государь
дал им Думу, а в нее набился народ недостойный.
— Так что я вам — не компания, — закончил он
и встал, шумно отодвинув стул. — Вы,
господа,
дайте мне… несколько рублей, я уйду…
Бальзаминов. Да помилуйте! на самом интересном месте! Вдруг вижу я, маменька, будто иду я по саду; навстречу мне идет
дама красоты необыкновенной
и говорит: «
Господин Бальзаминов, я вас люблю
и обожаю!» Тут, как на смех, Матрена меня
и разбудила. Как обидно! Что бы ей хоть немного погодить? Уж очень мне интересно, что бы у нас дальше-то было. Вы не поверите, маменька, как мне хочется доглядеть этот сон. Разве уснуть опять? Пойду усну. Да ведь, пожалуй, не приснится.
— Приду; как не прийти взглянуть на Андрея Ильича? Чай, великонек стал! Господи! Радости какой привел дождаться
Господь! Приду, батюшка,
дай Бог вам доброго здоровья
и несчетные годы… — ворчал Захар вслед уезжавшей коляске.
— Вот, вот этак же, ни
дать ни взять, бывало, мой прежний
барин, — начал опять тот же лакей, что все перебивал Захара, — ты, бывало, думаешь, как бы повеселиться, а он вдруг, словно угадает, что ты думал, идет мимо, да
и ухватит вот этак, вот как Матвей Мосеич Андрюшку. А это что, коли только ругается! Велика важность: «лысым чертом» выругает!
— Оттреплет этакий
барин! — говорил Захар. — Такая добрая душа; да это золото — а не
барин,
дай Бог ему здоровья! Я у него как в царствии небесном: ни нужды никакой не знаю, отроду дураком не назвал; живу в добре, в покое, ем с его стола, уйду, куда хочу, — вот что!.. А в деревне у меня особый дом, особый огород, отсыпной хлеб; мужики все в пояс мне! Я
и управляющий
и можедом! А вы-то с своим…
Не
дай Бог, когда Захар воспламенится усердием угодить
барину и вздумает все убрать, вычистить, установить, живо, разом привести в порядок! Бедам
и убыткам не бывает конца: едва ли неприятельский солдат, ворвавшись в дом, нанесет столько вреда. Начиналась ломка, паденье разных вещей, битье посуды, опрокидыванье стульев; кончалось тем, что надо было его выгнать из комнаты, или он сам уходил с бранью
и с проклятиями.
— А вы тут все мерзавцы, сколько вас ни на есть! — скороговоркой сказал он, окинув всех односторонним взглядом. —
Дадут тебе чужое платье драть! Я пойду
барину скажу! — прибавил он
и быстро пошел домой.
— Что это за диковина, Артемий? — сказал Захар
и ему. —
Барин гулять прогнал
и на пиво
дал…
Захар на всех других
господ и гостей, приходивших к Обломову, смотрел несколько свысока
и служил им, подавал чай
и прочее с каким-то снисхождением, как будто
давал им чувствовать честь, которою они пользуются, находясь у его
барина. Отказывал им грубовато: «Барин-де почивает», — говорил он, надменно оглядывая пришедшего с ног до головы.
Дама бросилась в сторону,
господин тоже хотел убежать
и говорил, что он теперь не в претензии; но полиция подскочила
и вмешалась: «Этого, говорит, нельзя: это в публичном месте», —
и сербского воителя арестовали,
и побитого тоже.
Злой холоп!
Окончишь ли допрос нелепый?
Повремени:
дай лечь мне в гроб,
Тогда ступай себе с Мазепой
Мое наследие считать
Окровавленными перстами,
Мои подвалы разрывать,
Рубить
и жечь сады с домами.
С собой возьмите дочь мою;
Она сама вам всё расскажет,
Сама все клады вам укажет;
Но ради
господа молю,
Теперь оставь меня в покое.
Дал он мне срок
и спрашивает: «Ну, что, старик, теперь скажешь?» А я восклонился
и говорю ему: «Рече
Господь: да будет свет,
и бысть свет», а он вдруг мне на то: «А не бысть ли тьма?»
И так странно сказал сие, даже не усмехнулся.
«Впрочем, у меня когда хотите, тогда
и дадут есть, comme chez tous les mauvais gargotiers [как у всех плохих кабатчиков — фр.]», — прибавил он. «Excellent, monsieur Demien» [Превосходно,
господин Демьен — фр.], — сказал барон Крюднер в умилении.
Молчит приказчик: купец, точно, с гривной
давал. Да как же барин-то узнал? ведь он не видел купца! Решено было, что приказчик поедет в город на той неделе
и там покончит дело.
Но… но П. А. Тихменев не
дает жить, даже в Индии
и Китае, как хочется: он так подозрительно смотрит, когда откажешься за обедом от блюда баранины или свинины, от слоеного пирога — того
и гляди обидится
и спросит: «Разве дурна баранина, черств пирог?» — или патетически воскликнет, обратясь ко всем: «Посмотрите,
господа: ему не нравится стол!
Дамы пойдут в сад
и оранжерею, а
барин с гостем отправились по гумнам, по полям, на мельницу, на луга.
—
И охота вам,
барин, разговаривать, — сказал ямщик Нехлюдову, когда он,
дав на чай могучим паромщикам, влез на телегу. — Так, бродяжка непутевый.
Когда он думал
и говорил о том, что
даст революция народу, он всегда представлял себе тот самый народ, из которого он вышел, в тех же почти условиях, но только с землей
и без
господ и чиновников.
— А мне с кухарками
и кучерами бывало весело, а с нашими
господами и дамами скучно, — рассказывала она. — Потом, когда я стала понимать, я увидала, что наша жизнь совсем дурная. Матери у меня не было, отца я не любила
и девятнадцати лет я с товаркой ушла из дома
и поступила работницей на фабрику.
Рабочие хотели уже размещаться, но
господин с кокардой
и обе
дамы, приняв их покушение поместиться в этом вагоне за личное себе оскорбление, решительно воспротивились этому
и стали выгонять их.